Материал из библиотеки сайта, раздел «Дракон в фантастике»
«Энциклопедия фэнтези» под редакцией Джона Клюта и Джона Гранта (1997)
Перевод на русский язык: Н. В. Бардичева, 2015
«Во многих средиземноморских и европейских мифологиях змеи-серпенты связаны со злом, а дракон как своего рода супер-змей — это ещё большее зло. За столетия до того, как святой Георгий убил своего дракона, Аполлон и Геракл избавлялись от гигантских рептилий различных видов и прославлялись этим. В отличие от западных, драконы китайской мифологии, как правило, доброжелательны. Эта традиция способствовала развитию ревизионистской фэнтези о драконах западного рода.
В христианской традиции драконы встречаются в религиозных текстах как метафора дьявола, и, в результате, в светских произведениях являются основным антагонистом, с которым герой встречается в высшей точке своей карьеры: например, пожилой Беовульф умирает, убив одного из них. Убить дракона часто означает стать королём — лучник, поборовший дракона Смауга в «Хоббите» Дж. Р. Р. Толкина (1937) позже во «Властелине Колец» (1954-1955), как сообщается, основал династию королей. В серии «Память, Скорбь и Тёрн» Тэда Уильямса (1988-1993) есть мнимое убийство дракона в Хейхолте Престером Джоном, что даёт ему право властвовать там на престоле из драконьих костей; то, что скрытый государь Саймон почти случайно отбился от дракона во время своих путешествий, — для нас один из первых сигналов, что он больше не поварёнок.
В династической фэнтези Мелани Роун и историях об Элрике Майкла Муркока драконы, в сущности, — не более чем полезные полуразумные боевые звери; в книгах о Неверьоне Сэмюэля Р. Дилэни (1979-1987) они — что-то, лишь немногим большее, чем редко видимые тотемные животные. В планетарных романах о Перне Энн Маккефри (с 1968) они вновь полуразумны, способны к эмоциональной связи с выбранными ими всадниками, которая является квази-половой. «Стража! Стража!» Терри Пратчетта (1989) противопоставляет большого традиционного дракона с большой недоброжелательностью — куче маленьких драконов-питомцев, склонных к саморазрушительной икоте. Другой забавный дракон — рыбоядный экземпляр из «Перегрин: Секундус» Аврама Дэвидсона (1981).
Зачастую, разумные ли или дикие, драконы являются охотниками, а не жертвами. Стоя во вратах между жизнью и смертью и будучи существами из плоти и крови, которые, тем не менее, волшебны по своей сути, они — пороговые существа, часто связанные с получением мудрости, а не просто враги для противостояния. Разговор с драконом — всегда своего рода дуэль, борьба с гипнозом или господством. Даже умирающий и в значительной степени окаменевший дракон, как в серии новелл о драконе Гриоле Люциуса Шепарда (1984-1988) остаётся в силах влиять на события, думая долгие драконьи мысли, вынуждающие людей действовать по тем же образцам. Кровь мёртвого дракона делает Зигфрида из цикла опер «Кольцо» Рихарда Вагнера пороговым существом, сразу способным понимать язык птиц, но ещё не в состоянии понять хитрость человеческих существ, неуязвимым и всё ещё восприимчивым к глотку, что приносит забвение, и к копью в том месте спины, куда кровь не попала — это вариант мотива ахиллесовой пяты.
Драконы — эмблема жадности; когда в «Покорителе Зари» (1952) К. С. Льюиса Юстас превращается в одного из них, его поглощают алчные мысли о кладе, на который он наткнулся. Вагнеровский Фафнир схожим образом выбрал стать драконом, чтобы лучше охранять проклятый клад, ради которого он уже пожертвовал своим братом. Хотя драконы вроде толкиновского Смауга типологически связаны с сатанинским драконом христианства, их непрекращающееся преследование любого, кто украл что-то из их клада, происходит от скандинавской версии драконоподобия. Это одновременно и их определяющая характеристика, и их ахиллесова пята; а причина в том, что Смауг столь сильно пострадал от кражи из его клада, что явился собственной персоной и потому был убит.
Легендарную драконью привычку пожирать девиц пытались рационализировать многие фантасты. Поскольку драконы рассматриваются как отшельники, у них должна быть какая-то половая жизнь, и поедание девственниц отвечает этим требованиям. Эта тема лучше всего изображена в фильме «Победитель дракона» (1981).
Драконы Урсулы К. Ле Гуин в «Волшебнике Земноморья» (1968), «На последнем берегу» (1963) и «Техану» (1992) являются, пожалуй, наиболее возвышенными и превосходными и, возможно, самыми красивыми, воплощая в себе физическое совершенство, мудрость и чувство опасности, которое имеет мало общего со страхом быть съеденным. Она так совершенно создавала их, что, когда в романе «На последнем берегу» они оказались уязвимыми к злонамеренности порочного мага, это стало одним из самых трагических моментов в современной фантастике.
Какими легуиновские драконы ни на секунду не были, так это уютными. В детском фэнтези существует давняя традиция неправильно понятых и уютных драконов, начавшаяся, вероятно, с «Дракона-лежебоки» Кеннета Грэма. Самое любопытное сочетание этого остроумия с традиционной моральной позицией встречается, возможно, в цикле «Дракон и Джордж» Гордона Р. Диксона (с 1976), где драконы и человеческие существа (джорджи) живут вместе, периодически конфликтуя, но находясь в союзе против сил подлинного зла.
Во многих отношениях самым ужасающим драконом последних лет — исключая, возможно, превратившуюся Малефисенту из диснеевской «Спящей красавицы» (1959) и Монстра в «Бармаглоте» Терри Гиллиама (1977) — является персонаж из «Дочери железного дракона» Майкла Суэнвика (1993 в Великобритании), дракон, который также является машиной и трикстером. Суэнвик показывает нам, что вселенная — это ловушка, от которой героиня может очнуться, но никогда не сможет сбежать; дракон — это устрашитель и своей злобой, и своими манипуляциями, а потому в этой вселенной он в итоге бессилен и отметён прочь».